Гражданин тьмы - Страница 108

108

Книги писателя, известные по всему миру, дышали патологической ненавистью к прошлому и будущему этой страны, где за последнее столетие не произошло ни одного события, достойного положительного упоминания; населяли ее и управляли ею исключительно маньяки, садисты, дуроплясы, фашисты, коммунисты, дегенераты и казнокрады. Трудно представить, чтобы нашлось еще место на планете, где какой-нибудь художник с такой утробной яростью отказывал собственному народу даже в принадлежности к человеческому сообществу, но при этом, забавная деталь, благосклонно принимая от него все мыслимые и немыслимые почести и награды.

Аборигены с детской непосредственностью и ликованием воспринимали жуткую правду о себе, что свидетельствовало о необратимом распаде национального организма. Ганюшкин не строил иллюзий: россияне обречены на вымирание, и построй он хоть сотни подобных хосписов, все равно это будет выглядеть жалкой попыткой продления агонии. Это его не смущало. Чем гуще тьма, тем ярче светит в ней последний огонек.

Писатель Курицын, заметив магната, выбежал из беседки и, как заведено у творческой интеллигенции, бухнулся на колени, ловя губами хозяйскую руку. При этом блудливо прятал глаза. Ганюшкин помог ему подняться, привычно попеняв:

- Ну зачем же так, голубчик Олег Яковлевич? Сколько раз просил... Что за пустой восточный ритуал? Поверьте, я вижу в вас друга, никак не слугу.

Писатель счастливо заухал:

- Как же, как же. Гай Карлович... Мы понимаем. Насчет себя позволю напомнить: никогда писатель Курицын не склонял головы перед сильными мира сего. Большевикам, не к ночи будут помянуты, резал правду-матку в глаза, за что претерпел немало страданий. Но не могу не выразить восхищения вашими деяниям. Как же иначе, как же иначе? Не безродные же мы псы, не почитающие мать и отца. Потому и трепещу, видя перед собой человека, сподобленного Господом к всеединому благу страждущих и усмиренных. Позвольте прикоснуться губами...

- Полно, полно. - С брезгливостью Ганюшкин отстранялся от мокрых лобызаний, ведя старика обратно в беседку, но восторг знаменитого мыслителя был приятен, хотя он прекрасно знал ему цену. Пять тысяч в месяц - и получите с доставкой на дом.

Уселись в затишке, и Ганюшкин угостил писателя дорогой сигаретой. Тот не курил, но отказаться не посмел, задымил, закашлялся, виновато косясь на благодетеля. Ганюшкин полулежал в плетеном кресле, вытянув ноги за порог. Наступила благостная минута полного душевного расслабления, ради которой он сюда тянулся. Божество вернулось домой. Особую, пряную; остроту этой минуте придавало то, что обитатели хосписа - безымянные и всемирно известные, старые и молодые, перевоплощенные и сохранившие частицу рассудка - не понимали, не чувствовали, кто наблюдает за ними с доброй, отеческой улыбкой. Пьянящее ощущение неограниченной, истинно небесной власти над маленькими смешными двуногими букашками...

- Веришь ли, Олег Яковлевич, завидую тебе иногда. Экая благодать вокруг! Так бы и поселился здесь навеки, в стороне от мирской суеты.

- Что так. Гай Карлович? - озаботился писатель, глядя на него влюбленными глазами. - Хотя что спрашивать... Государственные заботы томят, изнуряют. Дак ваша планида такая. Кому-то надобно тащить на себе этот воз - Расею-матушку, пропади она пропадом. К слову сказать, и пропадет, и сгинет, коли отступитесь. Последняя вы надежда наша. По телику слыхал, кое-где коммуняки опять подымают голову, страшно подумать. А вдруг?!

- Не того боишься, дорогой. Нынче пострашнее коммуняк звери объявились.

- Кто такие? - В деланном испуге мыслитель округлил глаза, тайком затушив сигарету.

Ганюшкин не ответил, перевел разговор. Поинтересовался, что думает писатель об этом загадочном происшествии, о побеге:

- Меня занимает не столько сам факт, сколько философский аспект. Из рая - опять в дерьмо. Добровольно. Каким человеком надо быть, чтобы на такое решиться? Вы, кажется, тесно общались с беглецами?

- Не то чтобы тесно, но общался. - Курицын приободрился, почувствовал себя в родной интеллектуальной стихии: в голосе проклюнулись назидательные нотки. - С Иванцовым имел знаменательные беседы. Любопытный человечек... мое отношение к россиянской интеллигенции вам известно. Гай Карлович. Кажется, вы его разделяете?

- Отчасти.

- Ломаные, пуганые существа, одним словом - нелюди. Ни Бога, ни черта не признают, токмо свою утробу. Они страну и погубили. Без их непосредственного участия не совершалось ни одного крупного государственного преступления - и так уже пятый век. Вы знаете мое отношение к дедушке Ленину, но назвав эту прослоечку гнилой, он был абсолютно прав. Я в одном своем сочинении образно определил так: раковый нарост на больном теле изъеденной моральной проказой нации, вот что такое россиянская интеллигенция. Точнее не скажешь. В другой статье...

- А Иванцов? - перебил магнат.

- Иванцов не совсем укладывается в схему. Конечно, родовые признаки налицо: самоуверенность, лживость, представление о себе как о пупе земли и прочее такое, но есть изюминка. Что-то в нем сохранилось первобытное, идущее от крестьянских корней. В сравнении с другими интеллигентами его с натяжкой можно назвать даже честным, искренним человеком. Ганюшкин удивился.

- Окстись, Олег Яковлевич. Он всю здешнюю медицину за нос водил, а ты говоришь - честный.

- Именно так! - Писатель обрадовался, будто услышал похвалу. - Именно водил за нос. В этом и особенность. Простите великодушно. Гай Карлович, но по какой-то причине этот человек не оценил, не принял здешних условий существования и начал бороться. Бороться, понимаете? Интеллигенты в сходных обстоятельствах хнычут, умоляют, подличают, пытаются продать себя подороже, но бороться они не умеют. И не будут никогда. Хоть в парашу сунь головой.

108