Гражданин тьмы - Страница 29

Какой все же талантище, подумал я с восхищением. Так читал бы с утра до ночи, но пора было на процедуру. и фельдшер Миша Чингисхан без промедления подключил аппарату, ввел в вену иглу и заодно угостил порошком. Собственным черным носовым платком с монограммой обтер рот от слюны: у него болезненная чистоплотность. Действовал уверенно, аккуратно, не причиняя лишней боли, но с какой-то заторможенной улыбкой. У нас сложились теплые отношения, хотя, разумеется, Чингисхан по социальному положению был намного выше меня. Будучи под впечатлением прочитанной статьи, я, едва отдышавшись, спросил:

- Миша, господин Курицын тоже бывает на процедурах? фельдшер ответил почему-то неохотно, хотя вопрос безобидный и не касался той области, которая у него в сознании заблокирована.

- Писатели идут по облегченной программе. Без лекарств дуреют.

- Жаль. Я думал, вы знакомы... Удивительный талант. Сегодня с утра перечитывал. Пишет незатейливо, но с таким глубоким проникновением в народную душу - просто поразительно! Миша, а что-то вы вроде сегодня не в духе? Какие-то неприятности?

Фельдшер поправил на капельнице колбочку с булькающей в ней голубоватой жидкостью, которая через сложную систему шлангов и трубок вливалась в кровь и вычищала из нее всякую грязь. Мне нравилось быть подключенным к аппарату, да еще при этом с дозой в ноздре. Ощущение такое же, как если бы Макела и Настя выскребали кожу щетками и пензой, но только изнутри. Скоро наступит дрема, и очнусь я еще более бодрый и одухотворенный.

- Неприятностей никаких нет и быть не может, - строго ответил фельдшер. - Вот ты чего веселишься, не пойму?

- Что же мне плакать, что ли? Не вижу причин. Фельдшер поморщился, на скуластое монголоидное лицо набежала черная тучка.

- Прямо мотыльки какие-то. Прилетают, улетают... У тeбя коррекция не сегодня завтра, а ты все порхаешь.

- Ну и что? Если хотите знать, Миша, я этой коррекции не дождусь. Буду как все. Неопределенность хуже всего в м положении. Пора прибиваться к какому-то берегу.

- Прибьешься, - съехидничал Чингисхан, - Никуда не денешься. Напортачил много, суешь нос куда не надо. Я думал, тебя здесь в консультантах оставят, как писателя, а похоже, отправят на трамбовку.

- И это не беда. - Кокаин кружил голову, все казалось трын-трава. - А что такое трамбовка?

- Когда узнаешь, поздно будет.

- Миша! - От внезапной догадки я растрогался, - Скажите уж прямо. Не хотите, чтобы меня отсюда забрали? Сочувствуете мне?

- Сочувствую или нет, нас никто не спрашивает, - буркнул фельдшер и отключил аппарат. Больше разговаривать не захотел, но на дорожку еще разок дал нюхнуть из своих рук, присовокупив не то осуждающе, не то соболезнуя:

- Эх ты, курицына подметка!

В столовую я вошел озадаченный. Хотелось все же узнать, что такое трамбовка. Повел взглядом поверх голов: знакомые все лица, но никого из тех, кто предположительно мог бы просветить. Гаврюха Попов, чеченец Ковалев, несколько сошек помельче из театральной богемы, но все это публика лукавая, непредсказуемая, если кто из них и захочет сказать правду, вряд ли сумеет. Толяна Чубайс окучивал очередную дамочку на шведском столе и при этом успевал жевать: из чавкающего рта свисала на грудь картофельная ботва. Мой друг писатель Курицын трапезничал за отдельным столом и был облачен не в хосписный комбинезон, а в полосатую арестантскую робу - это одна из его многочисленных здешних привилегий. Подходить к нему в столовой нельзя, он как бы под политическим надзором.

Появилось несколько новых персонажей: вон, кажется, детская, наивная мордашка Сережи Кириенка, а вон со стаканом брюквенного сока в руке что-то напевает блистательная Пугачиха. Правда, отсутствовала певица Зыкина, но это меня не удивило: уже третий день как ее положили в отдельный корпус на молекулярную перелицовку. Как я выяснил, это что-то вроде вшивания золотых нитей в мозг для воздействия на психику, манипуляция, которую производят далеко не со всеми пациентами, а только за исключительные заслуги. Кстати сказать, с Людмилой Георгиевной мне так и не удалось обмолвиться ни единым разумным словом.

Подлетел официант в шотландской юбочке и пробубнил обычную фразу: "Будете заказывать или по схеме?" - которая требовала никакого ответа. Через минуту подал тарелку овсяной каши, политой светло-зеленой жидкостью, заменяющей масло, горбушку черного хлеба, присыпанного белым порошком, но не сахаром, стакан брюквенного сока и на отдельном блюдце плавленый сырок, который нужно не жевать, а сосать. На вид завтрак выглядел вполне прилично, хотя те, кто попадал в эту столовую, редко справлялись с едой с первого раза. Однако позже входили во вкус и требовали добавки, никогда ее не получая.

Я с наслаждением проглотил пару ложек каши, по вкусу напоминающей кирзу, заправленную горчичкой, как вдруг за столом появилось прелестное создание - блондинка лет двадцати пяти, явно новенькая, в мешковатом комбинезоне песочного цвета, с вытаращенными от изумления глазами и мокрыми, беспорядочно торчащими в разные стороны волосами. Не надо большого ума, чтобы догадаться: новобранка только что прошла первую дезинфекционную помывку и еще плохо соображала.

- Извините, - обратилась ко мне глуховатым, приятным голосом. - Не скажете, который теперь час?

Как сторожил я не должен был вступать с ней в беседу и просто показал кисть, на которой не было часов. За нарушение неписаных правил могло последовать любое наказание, вплоть до сверхурочной трепанации черепа, но обыкновенно все оканчивалось пустыми угрозами старшего наставника. Я не ответил вразумительно не потому, что боялся, а из-за какого-то неожиданного для себя самого злорадства: дескать, выпутывайся сама, красавица.