Гражданин тьмы - Страница 37

- И сад, и ночь, и калитка?

- И многое другое... Смешно...

- Что смешно?

- Если птицу долго держать в клетке, а потом отворить дверцу, она будет вести себя точно как мы сейчас.

Надин вложила свою руку в мою, и ее тепло одурманило меня.

- Какие глупости! - заметила презрительно, - Ты же видишь, я из плоти и крови. Никакой не мираж.

- Это ничего не значит, - уверил я. Чтобы убедить, Надин прижалась и подставила губы. Наш второй поцелуй был еще натуральнее, чем первый днем.

- Что ж, пойдем. - Я с сожалением оторвался от ее нежного рта. - Но если что-то случится, не пугайся. Это всего лишь эксперимент.

- Понимаю, - кивнула она.

Случилось вот что. Калитка отворилась с мелодичным скрипом, и мы, взявшись за руки, прошмыгнули через нее. Я успел поднять глаза к звездному небу, вдохнуть полной грудью свежий воздух, но в ту же секунду раздался металлический щелчок, вспыхнул электрический свет, и мы обнаружили себя на пороге просторного помещения, заполненного хохочущими, кривляющимися людьми. Им было над чем потешаться. Мы с Надин по-прежнему держались за руки, но на нас ничего не было: ни комбинезонов, ни трусиков - оба голенькие, как в баньке, зато в правой руке я сжимал гвоздодер, а у Надин в пальчиках был черный фонарик. Девушка растерялась, а я нет, потому что сразу догадался, что это галлюцинация. Среди глумящейся, визжащей толпы различил несколько родных лиц, несовместимых с этим местом: Оленька и Виталик, наряженные в Деда Мороза и Снегурочку, Мария Семеновна с бледным отрешеным лицом, словно покойница, могучая Макела - и даже бывший мой начальник по институту, профессор Сидор Астахович Пресняков собственной персоной, с мобильником. Заправлял в разномастной компании главный врач хосписа Герасим Остапович Гнус, да и все помещение представляло собой не что иное, как огромную операционную, заполненную всевозможным медицинским оборудованием, включая аппарат искусственного кровообращения.

Надин выронила фонарик и испуганно шагнула назад, но наткнулась не на калитку, а на обыкновенную плотно запертую дверь.

- Держи себя в руках, - посоветовал я. - Это сон. Я предупреждал.

- Какой сон? - не поверила она, - Погляди на эти хари. Они чересчур живые.

- Да, живые... И все равно это сон.

- Тогда давай проснемся... Разбуди меня, пожалуйста! Я невольно залюбовался ее грациозным телом с золотистыми крупными сосками на полных грудях.

- Невозможно, девочка. Мы полностью в их власти. Надо смириться. Стой спокойно.

От толпы отделился Герасим Остапович, подошел поближе. С опаской глядел на мой гвоздодер.

- Поздравляю, Иванцов. От всей души поздравляю. Вы с честью выдержали последнее испытание, посрамили сомневающихся.

- Рад стараться, доктор.

- Но впереди самый трудный этап: молекулярная перестройка. И тут, знаете ли, наука наукой, но вы должны помочь. Никакого внутреннего напряжения, никаких побочных эмоций... Не угодно ли попрощаться со своими близкими?

Пока мы разговаривали, толпа зевак притихла. Старший наставник Робентроп с шумом высморкался на пол, что было ему несвойственно как чистоплотному арийцу. Макела плакала. Японец Су Линь что-то нашептывал на ухо моей жене, что-то видно, утешительное: Манечка вдруг заулыбалась.

- Нет, не хочу, - сказал я. - Долгие проводы - лишние слезы.

- Напрасно, - огорчился Гнус, - Доведется ли еще свидеться?

- Ничего. Переживу как-нибудь.

- И то верно... Извольте эту железяку. Больше о вам - хе-хе - ни к чему.

Я передал ему гвоздодер, и Герасим Остапович обратился к Надин:

- А вам, мадемуазель, посоветую брать пример с Иванцова. Побольше, как говорится, оптимизма. Видите, какой он рассудительный? Уверяю, ему пришлось труднее, чем вам. Все-таки бывший интеллигент. Знаете, как они дрожат за свою шкуру?

- Подонки! - низким голосом ответила Надин, как плюнула. - Со мной этот номер не пройдет.

- Не пройдет - и не надо, - беспечно отозвался Гнус. - Мы здесь все руководствуемся главной заповедью Гиппократа. Не навреди... Что ж, Иванцов, пожалуйте на процедуру.

Я успел обменяться взглядом с Надин, но в леденцовых глазах ничего не увидел, кроме застывшего угрюмого бешенства. Зрители расступились, и Герасим Остапович проводил меня к операционному столу, куда я взгромоздился с помощью санитаров. От бьющих в глаза люминесцентных ламп хотелось зажмуриться. Опять датчики, электроды, игла в вену... Я безмятежно улыбался склонившемуся надо мной доктору. Копна его черных спутанных волос свесилась вниз, крысиные глазки пытливо щурились.

- Нигде не жмет, не давит?

- Спасибо, все хорошо.

Сбоку просунулся узкоглазый Су Линь.

- Герасим, не ошибись. Хозяин злой, как черт. Рвет мечет.

- При чем тут я, любезный Су? Мое мнение известно. Черного кобеля не отмоешь добела. Всеобщая стерилизация - вот ключ к проблеме.

- Не тебе решать, Герасим. Твое дело - медицинское обеспечение. Прежняя партия почти вся загноилась. Не по твоей ли вине?

- Ах вот оно что?! - Герасим Остапович, увлекшись спором, в рассеянности прижал скальпель к моему уху. - Гнусная инсинуации. Матрица из Петербурга была бракованная. Вы знаете это не хуже меня.

- Почему я должен знать?

- Потому что участвовали в выборке. И читали мою докладную, где я обосновал свои возражения. Питерские поставки вообще некондиционны и во всяком случае требуют затяжной консервации. Тем более когда речь идет о воспроизводстве гомо экономикус. Климат, историческая аура - там все другое. Тамошний интеллигент еще жиже, неустойчивее нашенского, столичного. Повторяю, единственное разумное решение - стерилизация. Тотальная стерилизация по методу Купера-Шапенгеймера. Как в Зимбабве. Японец скривился в досаде: